1600 год. Земля
Тяжелая цепь надежно крепила узника к стене, чем мешала не столько попыткам сбежать, сколько ворочаться во сне. Бежать было невозможно, ибо на пути множество запертых дверей. Крепкому же сну мешали мысли и страх неизвестности, грозившей перейти в неизбежность.
За восемь лет пребывания в каменном мешке узник привык ко всему: тьме, полутьме, изредка пугаемой факелами стражников, вони, голоду и даже жестокому хамству охраны и истязателей. Единственное, с чем заточенный мозг не хотел мириться – будущее, которое теперь находилось в чужих руках.
Где-то за стенами был Рим. Он жил своей жизнью, пил и веселился. Здесь рождались и умирали, чтобы родиться вновь. Все это узник знал наверняка, хоть и потерял ориентацию в пространстве.
Память мужчины, разменявшего пятый десяток лет, цепко хранила яркие моменты прежней жизни. Той жизни, от которой его грубо оторвали, не дав договорить, донаблюдать, доделать. Единственное, чего у него не смогли отобрать – это голову, которая мыслила. Но, похоже, теперь и к ней подбирались. Каким-то неведомым чувством Бруно ощущал возможность надвигающегося конца. Все чаще ему снилось обжигающее до смерти пламя, заставляя с криком просыпаться в ледяном поту.
***
– Хватит тут греметь железом. Охране спать мешаешь, – пнул в живот узника старший смены стражников.
– Встать! С тобой будут говорить! – доорал заученный текст старший смены и брезгливо вытер грязной тряпкой мысок сапога.
Каменный мешок принял еще два грузных тела.
– У тебя последняя возможность произнести правильную речь. Народ уже собрался, – с трудом рыгнуло первое тело.
– Я скажу то, что знаю, – еще чувствуя боль, прохрипел узник.
– Ты скажешь то, что знаем мы. Или разучишься говорить навсегда, – пригрозило второе тело.
– Вы ничего не знаете, – гордо поднял голову узник. – Навсегда – это глупость.
– Ну что ж. Несите хворост. Больше не о чем говорить.
Через час пламя нечеловеческой болью охватило живое тело под веселые крики радостной толпы.
Боль исчезла. Угасающее сознание в последний раз логично заметило, что сон сбылся, без тени горечи рассудив, что в другом месте и при иных обстоятельствах все могло быть по-иному...
– Может быть, зря мы его сожгли? Пусть бы лучше втайне работал на нас под чужим именем.
Главный Инквизитор, недовольно поморщась, с подозрением посмотрел на помощника. Ему показалось, что тот читает его мысли.
– Ты забываешься. Лучше убить 60 невиновных, чем дать ускользнуть одному виновному.
– Да нет. Я все помню. Это еще триста лет назад сказал Конрад Марбурский.
1600 год. Гея
− Надоел бренчать сталью. Отдыхающей смене спать мешаешь, - ударил по плечу узника старший смены стражников. − Вставай! С тобой хотят поговорить.
Каменный мешок принял еще два тела.
− У тебя последняя возможность произнести нужную речь. Народ уже собирается, − с трудом икнуло первое тело.
− Я скажу то, что знаю, − еще чувствуя боль, прохрипел узник.
− Ты скажешь то, что знаем мы, − объяснило второе тело.
− Вы ничего не знаете, − гордо поднял голову узник.
− А ты уверен, что знаешь? − то ли ухмыльнулось, то ли улыбнулось второе тело и вышло из тени под свет факела.
Тело оказалось принадлежащим Главному Инквизитору Рима.
Не скрывая улыбки, Инквизитор риторически спросил:
− Значит, мы глупцы, а ты − умник.
− Нет. Не так. Мы все глупцы во тьме.
Инквизитор забрал факел у старшего охранника, взглядом указав, что охране следует уйти. − Сам останешься за дверью.
Дождавшись, пока топот исчезнет, Инквизитор уточнил:
− Итак, мы все глупцы.
− Да. Но одни пытаются с этим бороться, а других это устраивает - и они пытаются влезть в панцирь заблуждения.
− Заблуждение − закономерный этап на пути к знанию, -−усмехнулся Инквизитор. − Так чего же ты хочешь?
− Я хочу познать истину.
− Истина одна, − указал Инквизитор на крест.
− Не знаю. Впрочем, все мы там будем. Если узнаю − скажу. Да и какой из крестов истинный − догадаться тоже непросто. Все? Или только один из вариантов?
− Сегодня ты должен умереть. Столб готов, осталось принести лишь хворост.
− Я не боюсь смерти. Я умру за правду и войду в историю. Над вами же будут смеяться.
− Почему?
− Потому что ваши догмы уже сейчас смешны. Одно упоминание о тверди земной способно вызвать гомерический хохот. Нет никакой тверди.
− Расковать его, − призвал старшего стражей Инквизитор, и когда тот подошел вплотную, прошептал. − Всю видевшую охрану к вечеру привести в порядок.
− Будет сделано, господин, − раздумывая о месте закопок упорядоченных, удалилось второе тело.
Впервые за восемь лет Бруно видел столько света.
Просторный зал, освещаемый нежными лучами Солнца, иногда отражавшимися от полированных предметов, слепил привыкшие к темноте глаза. Веки инстинктивно закрылись, сохраняя зрение. Сквозь них на щеки потекли обильные слезы ослепления.
− А теперь рассказывай, что на самом деле знаешь, − раздался голос Инквизитора. − Но без дурацких аллегорий и выкриков, как ты привык, а спокойно − человеческим языком.
− И вы будете слушать? − поразился Бруно.
− Мы − средоточие знания. Истинный храм человечества. Кладезь его ума. Естественно будем слушать.
− Почему же тогда?... Вы?... Вы не дали мне сказать людям?
Инквизитор, с удивлением разглядывая Бруно, не сумел полностью скрыть лукавую ухмылку. Кривизна поползших вверх уголков губ выдавала понимающую иронию, с которой взрослые обычно принимают неразумные доводы детей.
− Знание не нужно всем. Оно нужно избранным. Для того, чтобы пахать, достаточно уметь управляться с воловьей упряжью. И вовсе незачем думать: круглая, плоская или вовсе квадратная вспахиваемая земля. Лишние мысли будут отвлекать от конкретного дела. Это так же верно, как и то, что солдату ни к чему знать замыслы стратега. Он или не поймет их, или увидит там собственную смерть.
Бруно попытался открыть глаза, но яркий удар света заставил снова сжать веки. Слух временно незрячего уловил легкие шаги собеседника. Видимо тот, разговаривая, неспешно прохаживался туда-сюда.
− Итак, − снова повернул к делу Инквизитор. − Ты утверждал, что Коперник неправ.
− Да.
− Почему?
− Нет никакой единой сферы. И звезды на ней не висят.
− У тебя одни отрицания, − недовольно поморщился Инквизитор. − К чему же тогда они крепятся?
− Они ни к чему не крепятся. Они... Они вроде как парят в пространстве. Точнее, не парят, а движутся по определенной траектории.
− Бред. Ну хорошо - дальше.
− Их − бесконечное множество. А вокруг звезд вращаются другие тела − планеты. Как наша. Многие из них населены. И Солнце − не абсолютный центр. Оно тоже движется.
− Куда? И где же тогда центр?
− Центра нет.
− Как это нет?
− Нет и все.
− И Бога тоже нет? − искоса посмотрел на Бруно Инквизитор.
− Бог есть.
− И где же он?
− Везде.
Бруно, наконец, открыл глаза, желая рассмотреть лицо Инквизитора. Оно оказалось красивым, хотя и с отпечатком ударов жизни, намекавшим на богатый опыт.
Инквизитор молчал. Тогда Бруно добавил:
− И нигде.
По лицу Инквизитора пробежала тень непонимания:
− А Дьявол?
− И Он везде и нигде.
− Что значит?
− Это две части единого целого.
− За такие слова тебя три раза надо сжечь.
− По-моему, достаточно одного.
− Ну хорошо. Будешь трудиться на нас.
− На кого это: «вас»? − неожиданно выскочил инстинкт противоречия, хотя разумом узник понимал, что лучше помолчать и не бесить Инквизитора.
− На нас.
− А что же со столбом и хворостом? − снова не удержался Бруно.
− Вместо тебя уже сожгли другого похожего. Теперь у тебя нет ни имени, ни дома, ни прошлого. Только будущее. Согласен?
Поразмыслив, Бруно кивнул. Если ему открывают путь к познанию истины, значит − это начертание. И надо ему следовать. Пусть глупцы думают, что сумеют спрятать истину в своих хранилищах. Она все равно найдет дорогу к людям.
Теперь, когда наступила относительная ясность, оставался ответный вопрос. И Бруно задал его:
− Что толкнуло вас на такое решение?
− Ты сам уже понял. Мы не столь глупы, как ты думаешь. Многое из того, что ты говоришь, мы давно знаем. А кое о чем − и побольше твоего, − улыбнулся Инквизитор и, предупреждая повторный вопрос, заметил:
− Но подумай сам. Если сейчас сказать людям правду, то...
Во-первых, они не поверят и не поймут. Во-вторых, создаваемая столетиями система управления будет сильно повреждена. Толпа желает власти над ней, ибо сама не способна к устойчивой самоорганизации. И начнется смута, хаос. В результате всем будет только хуже, плохо. Нельзя открывать дверь раньше времени.
Ведь и ты только сейчас полностью открыл глаза, когда они привыкли к свету. Когда они стали готовы смотреть на свет.
Бруно молча размышлял. Сквозь речь жестокосердого Инквизитора проглядывала горькая правда. Видимо, он не кривил душой, и где-то в ее глубине пряталось добро. Быть может, люди и опечалились бы смерти ученого, но толпа – никогда.
Инквизитор, довольный собой и новопривлеченным, добавил:
− Когда-нибудь, когда настанет время, мы выскажем потомкам соболезнование, а может быть, даже признаем некие ошибки. Заметь: ошибки, а не преднамеренное действо. Но нас сие не касается. Это будет очень нескоро.
***
Уверенной поступью двинулся вперед XVII век. Два разных XVII-х века. Отличие состояло в том, что одинаковые элементы: ненависть – злоба – любовь – жестокость – доброта – жадность – корысть – щедрость – властолюбие – покорность – вандализм – тяга к прекрасному и сотни других стали присутствовать в смеси, называемой «Дух человечества», в разных пропорциях. И смеси стали разными.
Конечно же, дело не в Бруно. Не в нем одном. Просто где-то он продолжал творить, а где-то его пепел удобрил чужие овощные грядки. В некоторых других случаях произошло наоборот.
И результаты не заставили себя слишком долго ждать.