Подземелье тряхнуло еще несколько раз. Затем настала тишина. Бункер почти выдержал, хотя каркас покрылся сетью трещин, а приборы погасли.
– Все, товарищ майор, – доложил молоденький сержант. – Глаз нет, рук тоже.
Ввели пойманного чужого. С его умытого лица исчезла тень надменности, сменившись светом гордости и ума.
– Думаешь, тебя спасут? – приступил к допросу начальник первого отдела.
– Это не ваше дело.
– Конечно, не наше. Теперь это твое дело. Наверху, – недвусмысленно поднял палец капитан. – В радиусе десяти миль – ничего живого. Так, мне кажется, не спасают.
Стов задумался. Абориген был прав.
– Коль, – вмешался Стовратов.
– Что, Сань?
– Может, хоть твоя связь работает. Посмотришь вместе с сержантом?
Капитан понял, что Стовратов предлагает изобразить разговор с глазу на глаз, и пошел в свой отсек, откуда прослушивались все помещения в бункере. Сержант был оставлен охранять вход в отсек.
– Благодарные потомки наверняка напишут что-нибудь умное на воротах кладбища. Как думаешь, майор? – поинтересовался Стовратов. Почему-то он видел, но не чувствовал врага.
– Мне все равно.
– Что-нибудь наподобие: «We Won The War», – неожиданно сменил язык Стовратов.
– Ты догадлив.
«А вот это уже плохо», – отдал себе отчет в способностях пришельца Стовратов:
– Но там будет и твоя могила.
– Мне все равно. Я командир авангарда. Мне не нужна вечная жизнь.
– У вас там есть вечные, что ли?
– Вас это не касается, тва..., – осекся Стов. Рациональная часть мозга не желала верить происходящему. Это не могло быть правдой. Подлая вторая часть с каждой секундой подбрасывала новую информацию. Тренированная воля все хуже сдерживала слабеющую психику.
С высоты своего полета он не видел даже вспышек, жравших чужую поверхность. Их бесстрастно регистрировали приборы. Оказавшись под поверхностью, он перестал чувствовать ее чужой. И вовсе не потому, что та пока хранила его жизнь. Попытки заставить себя проваливались. Дурацкое ощущение, названное дурацким словосочетанием, не покидало. Самым худшим было не столько взявшееся ниоткуда понимание: «Это уже было», сколько знание того, что будет дальше. «Дальше» выглядело нетипичным, но настоящим бредом.